История сэнтядо

Сэнтядо — чайная церемония приготовления и питья листового зелёного чая (сэнтя – собирательное название для ряда самых популярных сортов зеленого чая в Японии). Она отличалась от более ранней церемонии способом приготовления, ритуалом и утварью. К концу XVIII – началу XIX века ритуал, связанный с питьём сэнтя, распространился почти во всех слоях японского общества. Чайник — главное «действующее лицо» этого действа. Для сэнтядо, также как и для более ранней чайной традиции, было характерно присваивание ее главным атрибутам личных имен, так в Японии сохранился до наших дней чайник, названный «Гикокан» – «Сосуд вечной радости».

Сегодня чай – наиболее распространенный напиток во всем мире, но на протяжении нескольких тысячелетий на Дальнем Востоке он имел в основном не бытовое, а медицинское, культовое и ритуальное употребление.

Первое упоминание о чае иногда относят к “Канону Песен”(“Ши-цзин”) – китайскому памятнику династии Чжоу (XI- середина III в. до н.э.), хотя современные специалисты не склонны связывать горькие травы и растения, названия которых встречаются в “Каноне”, с чаем. Первое бесспорное упоминание о чае относится к 59 году до н.э., когда был составлен “Договор об отроке” – купчая на мальчика-слугу с перечнем его обязанностей, который, кроме прочих хозяйственных дел, включал покупку чая и мытьё чайной утвари. В то время (эпоха Хань, 206 до н.э. – 220 н.э.), измельченный до порошкообразного состояния лист зеленого чая входил в даосские “эликсиры бессмертия” и широко применялся как лекарственное средство. В эпоху Тан (618-907) чай начал распространяться в среде буддийского духовенства и завоевал признание среди мирян, постепенно заняв положение напитка гостеприимства. В это время в Китае существовало уже несколько способов приготовления чая – заваривание, кипячение чайного листа, взбивание в горячей воде чая, истолчённого в порошок. Именно последний способ проник в Японию в VIII веке с проповедниками, распространявшими буддийское учение и многие другие феномены континентальной культуры.

“Чайный домик”, 1768. Автор — Судзуки Харунобу (1724-1770)

Практиковавшееся вначале замкнутым кругом монастырского духовенства, чаепитие постепенно приобрело в Японии характер светской церемонии, и в XIV-XV веках чай уже был важной частью аристократического образа жизни. Именно тогда стал формироваться ритуал светского чаепития со строгими правилами и детально разработанным реестром утвари для приготовления напитка, распространились “чайные состязания”, во время которых участники должны были определить сорт чая и даже место его сбора. Этот чайный ритуал, позднее получивший название тя-но ю ( в дословном переводе – “чайный напиток” или “чайный кипяток”), возник из мистических и религиозных представлений об этом напитке и предполагал именно этот способ приготовления чая, который пришел из Китая династии Тан, — взбивание венчиком в чаше порошкового чая (яп. Маття).

Под влиянием буддизма дзэн (кит. “чань”) чайная церемония тя-но ю приобрела философскую глубину и эстетическую утонченность, впитав этику и эстетику классических японских категорий саби (умиротворения от одиночества и наблюдения быстро уходящего времени) и ваби (непритязательности и простоты). В конце XVI века, благодаря мастеру Сэн Рикю (1522-1591) и его ученикам, чайная церемония окончательно стала феноменом японской традиционной культуры. Реформы церемонии, проведенный мастером Сэн, во многом были направлены на освобождение чая от прочных ассоциаций с китайской культурой: манифестация принципа безыскусной простоты ваби, отказ от китайской утвари, создание чайной комнаты в стиле японской архитектуры – всё это завершило “японизацию” тя-но ю. Керамические и фарфоровые изделия для приготовления и питья порошкового чая маття высоко ценились собирателями; школа Сэн ввела традицию почитания работ местных мастерских и инициировала бурное развитие гончарного производства в Японии.

К началу XX века чайная церемония тя-но ю заняла исключительное положение в японской культуре, став, по мнению многих исследователей, совершенным выражением японского духа, а теория и практика этого чайного ритуала была уже хорошо изучена как зарубежными, так и японскими специалистами.

Однако с XVII века в Японии существовала также и чайная церемония питья завариваемого в горячей воде листового зеленого чая, получившего собирательное название сэнтя^*. Отличаясь от более ранней чайной традиции способом приготовления напитка, ритуалом и утварью, сэнтядо не привлекала внимания исследователей за пределами Японии до конца прошлого века. Первым монографическим исследованием сэнтя стала публикация Патриции Грэм, а издание каталогов некоторых японских коллекций керамики для листового чая позволило познакомиться с собраниями, посвященными исключительно этой чайной церемонии.

* Три основных сорта завариваемого листового чая – бантя, сэнтя и гёкуро. Банты (“обычный чай”) производится из созревших листьев, собранных в конце сезона, самый дешевый сорт. Более дорогие сорта, получаемые из молодых листьев, — сэнтя (“завариваемый чай”) и гёкуро (“нефритовая (драгоценная) роса”) используются в церемонии сэнтядо (“пусть сэнтя”).

Утварь для сэнтя отличается от предметов тя-но ю не только вследствие разных способов приготовления напитка. В противоположность изделиям для тя-но ю керамика для сэнтя сохраняет явный отпечаток китайского стиля – от прямых повторений китайских оригиналов до творческих трактовок континентальных мотивов. Это влияние обусловлено и китайским происхождением чая вообще, и особыми “синофильскими” настроениями в японском обществе начала правления сёгунов Токугава (1603-1686), когда сэнтя появляется в Японии.

Китай оставался для Японии образцом высокой культуры, овеянной авторитетом древности. В искусстве высоко ценились китайские жанры живописи, каллиграфии и поэзии; умение читать и писать по-китайски выделяло элиту японского общества – аристократов, самураев высших рангов и буддийских монахов.

В XVIII веке окончательно сформировалась культура бундзин – “литераторов”, “людей культуры”, в широком смысле – разночинной интеллигенции эпохи Эдо, интеллектуалов, стремившихся к высшим авторитетам разносторонней китайской образованности. Распространение листового чая в первую очередь среди бундзин было связано с желанием возродить утонченную атмосферу собраний поэтов и мудрецов Древнего Китая. Важной частью этой китайской культуры был зеленый листовой чай.

Именно китайская неоконфуцианская модель идеального государства легла в основу преобразований сёгуната Токугава, стремившегося к упорядочиванию жизни страны после длительного периода гражданских войн и смут. Однако в официальных отношениях Японии и Китая в XVII веке наметились серьёзные противоречия. С начала столетия в Китае начинаются войны, ознаменовавшие закат династии Мин (1368-1644), а в 1644 году к власти в стране пришла династия Цин (1644-1911). В Японии единственной легитимной считали династию Мин, в отличие от маньчжурской по происхождению, то есть варварской, династии Цин. Опасаясь распространения смут, правительство Токугава во второй половине XVII века ввело ряд запретов на посещение Китая.

Несмотря на прекращение постоянных контактов, интерес к духовной и материальной культуре Китая, особенно среди интеллектуальной элиты, неуклонно рос. Многие сведения доставляли китайцы, проживавшие в Японии (преимущественно в Нагасаки). Это были эмигрировавшие последователи чань-буддизма, купцы и беженцы из сторонников династии Мин в Китае. Китайские негоцианты в Нагасаки продолжали придерживаться привычного образа жизни и быта и, в качестве источника постоянного дохода, открывали чайные дома и рестораны: один из первых китайских чайных домов, “Кагэцу”, был открыт в Нагасаки в 1742 году. Подобные заведения привлекали японцев прежде всего экзотикой. Посетителям предлагали сиппоку-рёри – китайскую кухню, частью которой были блюда футя-рёри – “блюда, сопровождающие чай”.

Важно, что посетители китайских ресторанов могли не только пробовать новый напиток, но и видеть, как чай заваривается и подаётся на стол. Способы приготовления, церемония питья с особыми приемами оценки качества чая, вид используемой утвари (чайники и чашки), так же как и сам чай, к концу XVII века стали распространяться по всей Японии.

Китайские купцы, положившие начало моде на листовой чай в Нагасаки, старались наладить торговлю китайской экспортной продукцией. Несмотря на постоянно ужесточавшиеся запреты, как со стороны Японии, так и со стороны Китая, в Нагасаки легально и нелегально прибывали суда с китайскими товарами, в основном предметы роскоши, среди которых большую часть составляли фарфоровые и другие керамические изделия, а также получивший популярность и высоко ценившийся в Японии зеленый листовой чай. Относительно короткий срок активного импорта зеленого чая (1684-1688) совпал в Японии с началом эпохи Гэнроку (1688-1703), периода расцвета японских городов. Культура городов была культурой процветающей буржуазии, а искусство, развивавшееся в городской среде, сосредотачивалось вокруг того, что получило название укиё (“бренный, изменчивый мир”). Прежние культурные привилегии аристократии и духовенства потеряли свою значимость, кризис переживали классическая поэзия, драматургия театра Ногаку, духовная (буддийская) литература. Упадок наблюдался и в церемонии тя-но ю. “Что же касается чайной церемонии, — пишет Дж.Б.Сэнсом, — то нельзя сказать, что она процветала. Она потеряла свои никогда не бросавшиеся в глаза утонченность и изящество и выродилась в пустой ритуал, слишком вычурный и элегантный для горожан, предпочитавших более активные виды отдыха”.

Всё это способствовало быстрому распространению неформальной чайной традиции в городах. Мода на иноземные товары, экстравагантные обычаи и новые увеселения, охватившая представителей “третьего сословия”, привела к широкому распространению зеленого чая сэнтя как элемента отдыха и развлечения.

К началу XVIII века за домами свиданий в городах закрепилось название “чайные домики” (тяя, которые не следует путать с тясицу – традиционным павильоном для проведения церемонии тя-но ю). Действительно, угощение гостя чаем было частью программы развлечений, что нашло богатое отражение в гравюре укиё-э.

Портрет Байсао (Ко Югаи) (1675-1736). Фрагмент свитка. Конец XIX — начало XX века. Бумага; тушь. Частная коллекция

В изображающей красавицу О-сэн гравюре “О-сэн тяя” (“Чайный домик О-сэн”) Судзуки Харунобу, созданной около 1764-1772 годов, барышня преподносит кавалеру маленькую чашку на блюдце-подносике. За её спиной виден стеллаж с аккуратно расставленными чашками – все они по размеру и форме характерны для сэнтя. Также прекрасной О-сэн посвящены несколько листов работы Иппицусая Бунтё (раб. 1765-1795), на которых девушка изображается с чайными принадлежностями или в интерьерах с утварью для сэнтя, расставленной на этажерках или столиках. С начала XIX века сцены чаепития в “веселых кварталах” становятся у мастеров гравюры особо популярными: многочисленны примеры работ художников школ Утагава и других, специализировавшихся в жанре бидзинга (“изображение красавиц”).

В частных домах подача чая приобретает роль жеста гостеприимства. Такое распространение обиходного варианта чайной церемонии сэнтя шло параллельно с духовным и интеллектуальным освоением новой традиции, имевшей глубокие корни в религиозной философии и этике.
Начало ритуального чаепития сэнтя в Японии связано с монахами буддийской школы Обаку (одной из школ буддизма чань).

Особая роль в распространении зеленая чая среди буддистов Японии принадлежала мастеру Ингэну (1592-1673), настоятелю монастыря Ванфуси, иммигрировавшему в Японию в начале правления династии Цин в Китае. Ингэг и его последователи отмечали, что традиционный японский ритуал тя-но ю, став частью официального церемониала аристократии, заместил духовное содержание чаепития демонстрацией богатства. Как отмечает А.Н. Игнатович, “глубинные религиозные основы чайного действа, на которых делали акцент Сэн Рикю, Сэн Сотан и их ортодоксальные последователи, отошли на второй план”.

В попытках остановить обмирщение и вульгаризацию старой чайной церемонии мастера тя-но ю в начале XVIII века были вынуждены произвести пересмотр современной им практики, ввести строгую регламентацию утвари и ритуала и, в общем, встать на позиции формализации и консервации наследия старых мастеров.

Формализация тя-но ю вызвала немедленную критику со стороны многих ее прежних приверженцев, в первую очередь – литераторов, художников и ученых. Истинный характер изначальных чайных практик, по мнению последователей Ингэна, сохранялся лишь в школе Обаку, где отдавали предпочтение китайскому листовому чаю. В этих вновь привезенных из Китая традициях сочетались духовная чистота и скромность. Ингэн, для поддержания практики сэнтя, распорядился выращивать чайное дерево для монастырских нужд. Хотя в середине XVIII века именно этот мастер был признан патриархом новой чайной традиции, сам он не предпринимал никаких шагов к популяризации нового чая. В монастырях чай не был принятым ритуалом: отсутствовали особые павильоны или помещения для чайных собраний, чаепитие оставалось частным делом монахов и ученых “китайских научных школ” в Японии.

Среди таких ученых был Исикава Дзёдзан (1583-1672), выходец из самурайского сословия, представлявший традицию сэнтя в Киото. Исикава Дзёдзан был ученым-конфуцианцем и признанным поэтом канси, китайской поэзии. Именно благодаря его разносторонней научной и литературной деятельности эстетические и этические ценности сэнтя стали ассоциироваться с поэтическим понятием фурю. Фурю ( дословно: “течение по ветру”) было китайским термином для обозначения придворной элегантности и утонченности, пришедшим в японский язык в VIII веке.

Дзёдзан считается основателем ритуала сэнтя, хотя, как и Ингэн, не проводил никаких церемоний, используя чай только в рамках обычаев школы Обаку. Тем не менее к XVIII веку сложились все условия для того, чтобы чаепитие сэнтя оформилось в церемонию (сэнтядо). Для полноценного введения сэнтя в высокую культуру страны необходимо было составить корпус письменных свидетельств, подтверждающих авторитетность нового ритуала и его связь с традиционными духовными ценностями. Первые письменные источники, посвященные сэнтя в Японии, связаны с именем мастера Байсао (1675-1763)

Мастер родился в провинции Хидзэн (остров Кюсю) и известен в основном под именем Байсао (“Старый торговец чаем”), взятым им во время странствий. В отрочестве он принял монашество в храме Рюсиндзи, принадлежавшем школе Обаку и оставался монахом почти до самой смерти, хотя и не придерживался монашеского образа жизни.

Байсао много путешествовал, а в 1735 году начал торговать чаем сэнтя с переносного лотка, нося всю утварь для заваривания чая в плетёной корзине за спиной. Над своим переносным прилавком Байсао поместил флаг, на котором было написано: Сэйфу (сокращенно от сэйфурю – “истинная элегантность, утонченность”), что выражало этические и эстетические качества его чая. Байсао говорил своим ученикам, что, хотя роль торговца опускала его на низшее положение в обществе, он осознавал свое занятие как почетное, дарующее ему привилегию жить в странствиях и созерцательности, подобно китайскому мудрецу.

Портрет Кимура Кэнкадо (1736-1802)

В 1748 году были опубликованы несколько его сочинений о чае в книге “Собрание чайных документов со Сливовой горы” (“Байсансю тяфу ряку”). В этих сочинениях совершенно явственно звучало утверждение, что сэнтя превосходит тя-но ю. Байсао объяснял престиж сэнтя авторитетом китайских культурных традиций, таким образом связывая предпочтения в чае с политическими и идеологическими вопросами современности.

Важная роль сэнтя в интеллектуальных кругах Японии XVII-XVIII веков обусловила начало коллекционирования утвари для листового чая, в первую очередь – чайников, как наиболее оригинальных предметов нового чайного обихода. Первые такие коллекции появились в конце XVII века, что было связано со стремлением японских учеников почтить память своих учителей – зачинателей новой чайной церемонии. Так, были сохранены предметы, принадлежавшие Ингэну, — лаковый поднос, керамическая жаровня и несколько больших китайских чайников из исинской глины, в одном из которых остались следы последней заварки Ингэна.

По традиционной версии, Байсао незадолго до смерти уничтожил всю свою чайную утварь в огне. Этот жест должен был противопоставить дух сэнтя старой традиции тя-но ю, в которой чаши (тяван) и другие принадлежности церемонии бережно хранились и оценивались чрезвычайно высоко. Однако уничтожены были, видимо, самые недорогие предметы его переносной чайной лавочки. Девятнадцать вещей, оставшихся после Байсао, были перечислены его учениками в посмертном издании “Записок старого чаеторговца”. Часть из них сам Байсао отнес к числу своих “учителей”, что, вероятно, заставило его сподвижников с особым почтением отнестись к этим реликвиям.

Кимура Кэнкадо (1736-1802), один из последователей Байсао, сыгравший наиболее важную роль в распространении сэнтя, составил еще более подробное описание утвари Байсао, иллюстрации к которому сделал Аоки Сюкуя (ок.1737-1802). Коё, сын Кэнкадо (ум.1838), подготовил посмертное издание этого сочинения отца, “Изображения чайной утвари Байсао” (“Байсао: тягу дзу”).

Желание учеников мастера сохранить вещи, которыми пользовался Байсао, было, очевидно, связано не только с уважением к памяти учителя, но и с имевшей место в эзотерическом буддизме ( в том числе и буддизме чань) практикой “передачи учения” через предметы, принадлежавшие наставникам, их портреты и другие реликвии. Сэнтядо, практиковавшаяся в кругу Байсао, воспринималась как часть религиозной традиции Обаку, и особое внимание к собственности Байсао объяснялось стремлением получить посмертное благословление первого чайного мастера сэнтя. Вероятно, и сам Байсао придерживался эзотерических взглядов на передачу традиции: часть наиболее дорогих предметов была им раздарена близким друзьям и последователям, например, чайник с прямой боковой ручкой в 1773 году, незадолго до смерти мастера, получил от него Икэ Тайга (1723-1776), художник школы бундзинга.

Во второй половине XVIII века начали появляться также и популярные книги о сэнтя, рассчитанные на широкий круг любителей нового обычая. Первой из них была “Подробные записки о сэнтя” (“Сэнтя рякусэцу”) Накадзимы Ракусуи, изданная в 1798 году без иллюстраций.

Ракусуи приводит полный перечень утвари, необходимой для заваривания сэнтя. Он перечисляет семь различных видов чайников с боковыми ручками, известных как кюсу ( в тексте они называются более архаичным термином кибисё). Отдавая предпочтение китайской керамике, автор уточняет, что наилучшими он считает изделия, похожие на упомянутый выше чайник Байсао, обладателем которого стал Икэ Тайга. Этот чайник, известный как Гикокан (яп. “Сосуд вечной радости”), сохранился до наших дней (ныне – в частной коллекции. Япония). Там же Ракусуи указывает, что одну из копий Гикокана создал керамист из Киото Киёмидзу Рокубэй I (1733?-1799).

Рюкатэй Рансуй в “Кратком руководстве по сэнтя” (“Сэнтя хаяси нан”, 1802) упоминает ещё одного киотского керамиста, Такахаси Дохати I (1740 – 1804), создавшего фарфоровые изделия в китайских стилях для Кимуры Канкэдо и его круга.

К концу XVIII – началу XIX века ритуал, связанный с питьём сэнтя, распространился практически во всех слоях японского общества и стандартизация набора предметов практически завершилась. Утварь, описываемая в текстах, в основном представляла собой китайские изделия, японские копии с них (или вещи, созданные в китаизирующем стиле) и предметы, позаимствованные из практики тя-но ю.

Комментаторы текстов китайских трактатов о чае и сочинений Байсао в то время обычно опускали философские аспекты традиции и полностью игнорировали идущую от школы Обаку буддийскую её составляющую, сконцентрировав внимание на самой процедуре заваривания чая и на утвари. Основу “Руководства” Рюкатэя составляют рассуждения о достоинствах разной керамики и копии иллюстраций из предыдущих изданий.

Книга, хранящаяся в Библиотеке Японской национальной ассоциации сэнтя (Мампукудзи, Удзи), демонстрирует разнообразные предметы чайного обихода, расставленные на полках кабинета и снабженные комментариями как в сопроводительном тексте, так и на поле изображения рядом с каждым предметом. Подобные инструкции для широкого круга любителей чая, хотя и преследовали цель распространения культурного обычая, противопоставляемого формализованной тя-но ю, в действительности сближали эти два вида чайной практики. Школы сэнтя, первоначально подвергавшие критике многие аспекты тя-но ю, шли по аналогичному пути стандартизации предметов чайного обихода, формализации и канонизации ритуала и создания профессиональных школ, обучающей практике сэнтя.

Коллекции чайной утвари для листового чая можно условно разделить на две группы: “коллекции интеллектуалов” и “коллекции любителей”.

Первые включали в себя реликвии, принадлежавшие ранним наставникам сэнтя в Японии, и копии с них, а также авторские произведения крупных художников-керамистов. Этот вид собирательства был в основном связан с китайской интеллектуальной традицией и восхищением китайской эстетикой: как правило, небольшие, но тщательно подобранные коллекции создавали поэты, художники, учёные и буддийские монахи. Коллекционирование сопровождалось каталогизацией, построением иерархии стилей керамики и отдельных предметов. “Коллекции любителей” составлялись из предметов повседневного обихода.

В Музее Эдо-Токио (Токио, Япония) хранятся несколько листов гравюр “Новое издание утвари для домашнего времяпрепровождения” (“Симпан тэсусаби каттэ догу”) и “Новое издание всей чайной утвари для гостиной” (“Симпан дзасики каттэ догу дзукуси”), изданных в 1847-1852 годах и являющихся своеобразными каталогами предметов ежедневного обихода. Среди большого количества мебели и различной кухонной утвари на этих листах изображены разнообразные чайники для сэнтя, котелки для воды, жаровни и целые этажерки с наборами чайных чашек и других предметов для чаепития. Эти гравюры красноречиво свидетельствуют о том, что в середине XIX века чай сэнтя был частью ежедневной жизни горожан.

Реставрация Мэйдзи в 1868 году привела к переоценке ценностей и изменению предпочтений во всех сферах жизни: этическом учении, искусстве, литературе, повседневных и ритуальных обычаях и т.д. После краткого, но драматического периода отвержения всего “старого” и “отжившего” к 80-м годам XIX века правительство поставило перед интеллектуалами важную задачу – выработать культурную политику, которая могла бы совместить модернизацию Японии с её национальной самобытностью и сформировать новую японскую идентичность.

Мастера тя-но ю, особенно школы Урасэнкэ, старались сделать так, чтобы эта чайная церемония не воспринималась как исключительно элитарная традиция, принадлежащая аристократии и высшему самурайству. Главами чайных школ были проведены реформы, сделавшие тя-но ю общедоступной, современной практикой: с 1872 года было разрешено проводить церемонию за высоким столом, во время которой участники сидят на стульях, с с1880-х годов началось привлечение женщин к обучению церемонии, а в 1913 году чайная церемония стала частью школьного образования девочек.

Огата Кэндзан

Поклонники сэнтя старались упрочить статус листового чая. Их методы во многом были схожи с методами адептов маття. С 70-х годов XIX века сэнтядо стали включать в образовательные программы для женщин.

Мастера сэнтя, подчиняясь общему настроению в обществе, стремились представить традицию в связи именно с японскими историческими и культурными ценностями. Широко популяризировалась история сэнтя, проводились масштабные мероприятия. В преддверии столетия смерти Кимуры Кэнкадо в 1901 году в Осаке было устроено мемориальное чайное собрание, результатом которого стала публикация иллюстрированного каталога реликвий из коллекции мастера (это было первое современное печатное издание о сэнтя, снабженное гравированными иллюстрациями). В 1916 году была проведена мемориальная выставка, посвященная деятельности Кэкадо. Эти события имели широкий резонанс в прессе и обществе. Инициатива укрепления позиций сэнтя шла уже не от интеллектуалов бундзин, а от профессиональных школ сэнтя, таких как Кагэцуан в Осаке и Огава в Киото.

Таким образом, два типа чайной церемонии, первоначально противопоставлявшиеся друг другу, оказались близки в методах сохранения и популяризации своих традиций в новых исторических условиях.

Распространение и бытового, и церемониального чая сэнтя продолжалось на всем протяжении эпохи Мэйдзи. Издавались и переиздавались сочинения мастеров сэнтя, устраивались выставки китайской и японской чайной керамики и большие чайные собрания под руководством признанных глав новых чайных школ. Выходили в свет популярные пособия о чае и гравюры с изображением необходимой в хозяйстве утвари, включавшей предметы для заваривания чая.

Если чайная церемония тя-но ю всегда оставалась ритуалом для особых случаев, то упрощённые версии сэнтя постепенно вошли в бытовую культуру Японии. Утварь для сэнтя, в XVII веке использовавшаяся в основном во время ритуальных или торжественных чаепитий, в XIX веке становится общедоступной. Несмотря на некоторые изменения, формы и стиль декора чайной керамики повторяли и развивали те, которые были приняты на ранних этапах истории сэнтя в Японии.

Опубликованные иллюстрации из “Изображений чайной утвари Байсао” позволяют выделить основные типы утвари ( в основном – китайской), ставшие основой для формирования репертуара керамики для сэнтя в Японии.

Первая группа объединяет керамические изделия из так называемых исинских глин, выполненные в мастерских города Исин провинции Цзянсу (Китай) в период правления императоров Мин.

Аоки Сюкуя оставил гравированные изображения двух чайников бофура с боковой ручкой, применявшихся для нагревания воды на жаровне и выполненных (согласно комментариям Кимуры Кэнкадо) в Исине, один из них – Гикокан, ставший прообразом для большого количества японских копий.

Керамика из исинских глин высоко ценилась чайными мастерами за свои уникальные качества. Китайские монахи и купцы, прибывавшие в Нагасаки, имели с собой в основном предметы, созданные в эпоху Мин.

В Японии изготовление изделий из фарфора было налажено с начала XVII века в нескольких мастерских на острове Кюсю, но производство чайной керамики процветало преимущественно в Киото – именно там вокруг видных мастеров сэнтя сформировались кружки почитателей китайского напитка, среди которых были и художники-керамисты.

После перенесения столицы в Эдо (Токио) в 1603 году Киото оставался местом резиденции императора, центром аристократической культуры, сохранявшим приверженность традиционным искусствам и стилям.

Другой группой предметов из имущества Байсао, ставших эталонными для поклонников сэнтя и японских керамистов, был набор из пяти полусферических фарфоровых чашек с подглазурной росписью кобальтом (ко-сомэцукэ) из мастерских Цзиндэчжэня (Китай). Их также запечатлел в своих иллюстрациях Аоки Сюкуя (ныне эти чашки хранятся в частной коллекции, Япония).

Изделия ко-сомэцукэ производились в последние десятилетия эпохи Мин специально для Японии. Лишившись патроната со стороны Императорского двора в смутное время конца династии Мин, мастерские Чзиндэчжэня были вынуждены искать новые рынки сбыта и начали применять традиционные технологии для экспортной продукции. С одной стороны, экспортное предназначение и массовое производство этих предметов приводили к некоторой небрежности в декоре, упрощению орнаментов и декоративных мотивов, с другой – именно ориентация на японский вкус давала возможность мастерам, не придерживаясь традиционных форм изделий и схем декора, проявлять фантазию: среди ко-сомэцукэ значительное место занимают тарелки и блюда (мукодзукэ) разнообразных форм – в виде животных, рыб, цветов, листьев, музыкальных инструментов, вееров и т.д.

Эти формы и характер подглазурной росписи оказали большое влияние на японских керамистов и фарфористов во второй половине XVII века: в работах мастерских городов Арита и Набэсима в 1660-1730-х годах получили распространение фантазийные формы фигур кроликов, листьев и крон деревьев. В изделиях выдающегося киотоского керамиста Огаты Кэндзана (1663-1743) формы листьев клена, кустов хризантем, крон сосен с росписью подглазурным кобальтом и надглазурными эмалевидными красками также часто наследуют образцам китайских изделий ко-сомэцукэ.

Небольшие размеры и богатая вариативность форм предметов для чая сэнтя позволяли гончарам проявить изобретательность, и яркое многообразие миниатюрных чайников сделало их не только предметами ежедневного обихода, но и объектами коллекционирования.

При заваривании листового чая используется большое количество утвари, но чайник можно назвать главным атрибутом и “действующим лицом” чаепития. Функция чайника и его сложная архитектоника рождают разнообразие форм и пластических решений. Основой классификации чайников стало наличие ручки, её расположение и форма. Эта характеристика дополняется предназначением чайника для того или иного сорта чая.

Наиболее ранней формой заварочного чайника является ставшая в Европе традиционной разновидность с петлеобразной ручкой, прикрепленной с противоположной стороны от носика. Эта форма появляется уже в китайских мастерских XIII-XIV веков – в фарфоре Цзиндэчженя и в керамике разных гончарных центров. В Японии такая форма получила название тятё, тятю и тяхэй. В дальнейшем мы будем использовать наиболее распространённое название тяхэй. В таких чайниках в Японии заваривали зеленый листовой чай наиболее дорогого сорта – гёкуро. Чайные листья помещались в чайник, а затем заливались горячей водой (способ носит название энтя-тэмаэ). Форма тяхэй явилась результатом развития одного из типов кувшинов для воды – со сливом и ручкой – и сосудов для вина с отдельно сформованным носиком, петлевидной ручкой и крышкой (или без неё). Винная и чайная традиции оказались на Дальнем Востоке тесно связаны: не только сами чайники восходят к винным сосудам, но и чашки для чая в общем повторяют внешний вид и размер винных.

Чайники с неподвижной арочной керамической ручкой появились в репертуаре китайских мастерских, возможно, уже в конце периода Пяти династий (907-960), что подтверждено результатами археологических раскопок в Чжэньцзяне и Янцзяошане, двух мастерских Исина. В Японии сосуды такой формы получили название добин (“глиняные сосуды”). В них традиционно заваривали лекарственные травы; позднее добин также стали использоваться для приготовления некоторых блюд японской кухни, требующих кипячения и выпаривания, например супов из овощей и морепродуктов. Форма добин в XIX веке стала распространенной формой миниатюрных чайников для заваривания сэнтя.

Миниатюрные чайники с подвижной арочной ручкой ведут своё происхождение от металлических котелков для хранения и кипячения воды. Такие котелки-чайники употреблялись в практике чайной церемонии: железные и чугунные тэцубин (“металлические сосуды”) использовались в неформальных случаях для кипячения воды на больших жаровнях, для этого же служили и серебряные или золотые чайники гимбин (“золотые сосуды”). Сосуды сходной формы (иногда металлические, иногда керамические), предназначавшиеся для чистой воды, которой ополаскивали аксессуары для приготовления чая, назывались сэмбин (“сосуд для омовения”).

Чайники без ручки, хохин, использовались только для чая гёкуро. Прообразом некоторых хохин, вероятно, послужили широкие открытые сосуды со сливом (иногда напоминающие по форме европейские соусники) – юсамаси (юдзамаси), с ручкой или без неё. Для заваривания некоторых сортов чая с особенно изысканным вкусом не используется кипяток: слишком горячая вода активизирует дубильные вещества в чайном листе, придавая напитку горечь и убивая тонкий аромат. Воду остужают до 60-80 градусов ( в зависимости от сорта чая) в сосудах юсамаси. Действительно, наиболее ранние заварочные чайники хохин напоминают эти сосуды, но снабжены крышкой и фильтром для отцеживания чайного листа.

Наиболее своеобразную форму являет кюсу, чайник с боковой ручкой. Классическими можно назвать прямые полые ручки с открытым раструбом. Эти ручки, расширяющиеся к внешнему концу, выглядят массивными, но не нарушают сбалансированности формы и удобны руке.

В традиционном репертуаре китайских мастерских чайники формы кюсу встречаются редко. Чэнь Маньшэн (1768-1822), видный китайский философ и историк исинского производства, в конце XVIII века составил реестр старых форм, которые могли бы использоваться современными ему керамистами. В начале XIX века мастерские в Исине переживали кризис, производство было сокращено, и Чэнь Маньшэн выступил инициатором и горячим сторонником возрождения исинских традиций. Его оригинальный список форм не сохранился, но К.С.Ло произвел реконструкцию этого документа, основываясь на формах продукции мастерских, работавших в Исине под непосредственным руководством Чэнь Маньшэна. Все восемнадцать форм представляют собой варианты тяхэй или чайника с высокой ручкой типа добин, ни одного чайника с боковой ручкой типа кюсу в этом реестре нет. Нет их и в дополненном перечне из девяти наиболее популярных форм, добавленных к классическому списку после 1954 года, когда с основанием Китайской Народной Республики производство в Исине вновь стало расширяться. В то же время в “Изображениях чайной утвари Байсао” Аоки Сюкуя воспроизвёл исинский сосуд для горячей воды Гикокан – именно формы кюсу.

Таким образом, китайские мастера чайники с боковой ручкой изготовляли, но подлинную популярность сосуды этой формы получили в Японии. В XIX – начале XX века кюсу составляли основную часть миниатюрных чайников японских гончарных мастерских. Вероятно, эта форма в Китае ведёт своё восхождение от металлических ковшей, в которых вода кипятилась на открытом огне: в полый боковой раструб вставлялась длинная деревянная ручка, позволявшая ставить воду на огонь, не обжигая рук. В более поздних керамических чайниках такая ручка-раструб сохранилась, и японские чайные мастера стали воспринимать данную форму как наиболее удобную для манипуляций на небольшом чайном подносе мэйбон.

Размеры сосудов для воды, приготовления и сервировки напитков определялись в основном их функцией и материалом. Большие металлические тэцубин для кипячения воды на жаровне могли вмещать до двух сё (1 сё – 1,8 л) воды; чайники для бытового приготовления чая – обычно около 400 мл. Однако миниатюрные чайники для сэнтя и гёкуро редко бывают объёмом более 180 мл. Миниатюризация всех вышеперечисленных форм в Японии происходит на протяжении XVIII – первой половины XIX века.

Миниатюризация всех вышеперечисленных форм в Японии происходит на протяжении XVIII – первой половины XIX века. Её причины не обсуждаются в литературе о японской керамике, но их можно реконструировать по истории бытования листового чая в Японии.

Во-первых, в среде духовенства и интеллектуалов чай оставался ритуальным напитком, связанным с традицией китайской даосской медицины. Привычка воспринимать чай как “эликсир бессмертия” диктовала умеренное его употребление. Во-вторых, чай был дорогим товаром, а некоторые сорта, такие как гёкуро ( в дословном переводе – “нефритовая роса”), были действительно драгоценными. Это также обуславливало умеренность в питии чая. Третьей причиной, во многом связанной с указанными выше, было то, что миниатюрные чайники рассчитаны на индивидуальное пользование или на двоих сотрапезников: именно такие одинокие или дружеские чаепития вполне соответствовали идеалу жизни мудреца-отшельника, поэта или художника бундзин.

Декор керамики для сэнтя в целом мало отличается от декора других видов керамики, но в композициях предпочтение явно отдается китайским сюжетам – изображениям китайских “бессмертных” и отшельников, даосских символов долголетия (таких как журавль и черепаха); в каллиграфии встречаются классические китайские стихи (к примеру, Ли Бо – великого поэта VIII века). Однако своеобразные композиционные решения росписей чайников во многом определяются функцией и формой предметов.

В соответствии с ритуалами приготовления и угощения все предметы, которыми пользуется тядзин (мастер чая), имеют лицевую сторону и оборотную. Лицевая сторона – наиболее насыщенная декором – обращена, как правило, к собравшимся на чаепитие гостям. Формы чаш тяван, использующихся в церемонии тя-но ю, симметричны и целостны; их лицевая сторона определяется в основном наличием декора или его мотивами. Чайники для сэнтя, благодаря наличию функциональных элементов (носика и ручки), имеют заранее заданную формой лицевую сторону – ею оказывается та, что обращена от мастера к гостям в тот момент, когда он разливает чай в чашки, стоящие перед ним.

Лицевая сторона кюсу занимает бОльшую часть тулова чайника. Ручка кюсу, как правило, располагается под острым углом (около 70 градусов) к носику, и пространство между нею и носиком составляет приблизительно 20 % поверхности тулова; оставшаяся часть тулова обращена к гостям и дает художнику богатые возможности для декора. В таком широком поле горизонтального формата прекрасно размещаются пейзажные росписи, многофигурные сюжеты и сложные композиции с цветами, птицами, насекомыми и другими декоративными мотивами.

Оборотная сторона оформляется скромнее; на многих кюсу узкое поле между ручкой и носиком вообще не украшается, часто на оборотной стороне ближе к ручке оттискиваются или наносятся надглазурной краской марки.

…Продолжение следует…
Авторы: Арапова Т.Б., Егорова А.А.
«Введение к каталогу «Японские миниатюрные чайники в Эрмитаже «